Об этом и многом другом в интервью Project Syndicate рассуждает бывший главный экономист Международного валютного фонда, профессор экономики и государственной политики Гарвардского университета Кеннет Рогофф.
Как вы недавно объяснили, нынешнее несоответствие между оценками фондового рынка и реальной экономикой коренится в том факте, что основное бремя кризиса COVID-19 несут “малый бизнес и индивидуальные владельцы услуг”, а не акционерные компании открытого типа. Вы также отметили, что как только прекратится государственная поддержка многие “в других условиях жизнеспособные предприятия” потерпят крах, “оставив крупным, котирующимся на бирже акционерным компаниям еще более сильные позиции на рынке”. Вместе с тем, когда президент США Дональд Трамп объявил о том, что он завершил переговоры с Конгрессом по новому закону о стимулировании экономики, ситуация на фондовом рынке тут же резко ухудшилась. Был ли это временный всплеск, возможно, вызванный осознанием того, что крупные компании, такие как авиакомпании, в ближайшее время не получат помощи? Или это говорит о том, что Уолл-стрит и Мэйн-стрит в конце концов не так уж и разобщены?
Чтобы было понятно, большую часть стимулирующих мер, которые распределяются сегодня, лучше всего описать как (крайне необходимую) экстренную помощь при стихийных бедствиях. Государственные программы, такие как расширенное пособие по безработице и прямые денежные переводы, помогли обычным людям, но это не означает, что они вредят фондовому рынку.
Тем не менее, фондовые рынки также получили выгоду от многих других факторов, особенно от нулевых процентных ставок и программ, посредством которых Казначейство США и Федеральная резервная система беспрецедентным образом поддержали рынки корпоративных и муниципальных облигаций. Однако, если сдержать COVID-19 окажется сложнее, чем предполагалось в настоящее время, мы можем столкнуться с волной банкротств, которая поставит под сомнение веру рынка в готовность правительства понести большие убытки, чтобы его поддержать.
Предположительно, новый пакет помощи придет, если даже не сразу на следующей неделе после президентских выборов. Какие виды финансовой поддержки домашних хозяйств и фирм наиболее эффективно поддержат реальную экономику? Должен ли новый пакет помощи просто продлить меры, срок действия которых истек в начале августа?
В середине июня, мой коллега Джейсон Фурман вместе с Тимом Гейтнером, Гленном Хаббардом и Мелиссой Кирни разработали план, ключевые элементы которого – поддержка безработных, пособия по трудоустройству для низкооплачиваемых работников, помощь малому бизнесу, и помощь правительствам штатов и местным органам власти, которые сталкиваются с кредитными ограничениями – сохраняют свою актуальность. Я бы добавил к этому списку более перспективные элементы, такие как увеличение расходов на инфраструктуру и образование (включая онлайн-обучение для взрослых).
В то же время, я категорически не согласен с теми, кто утверждает, что кредит – это фактически бесплатный обед, кризис такого масштаба требует максимального реагирования. Вторая волна инфицирования охватила Европу, в США кризис продолжает нарастать, там наблюдается третий всплеск заболеваемости – и это еще даже не зима. Едва ли сейчас подходящее время для того, чтобы правительства ослабляли свою поддержку, не говоря уже об изменении курса.
Вы признаете, что сохранение низких процентных ставок может способствовать оживлению фондового рынка. Вы отметили, что технологические фирмы получили непропорционально большие выгоды, которые вскоре могут сделать их мишенью “популистского гнева”. Как, глубоко отрицательные процентные ставки, которые вы давно отстаиваете, повлияют на эти тенденции? Существуют ли меры – подобные тем, за которые вы выступаете, по предотвращению “крупномасштабного накопления наличных денег” финансовыми фирмами, – которые могли бы помешать технологическим компаниям получить непропорциональную прибыль? Нельзя ли обойтись без них?
Для фондовых рынков, наибольшее значение имеют процентные ставки с поправкой на инфляцию, а в долгосрочной перспективе, связь центральных банков с уровнем этих ставок гораздо меньше, чем кажется большинству людей. Когда инфляция ниже целевого показателя (обычно около 2%), а объем производства слабый, у центральных банков остается мало причин сопротивляться давлению рынка, которое толкает процентные ставки вниз.
Фактически, если бы не было эффективной нижней границы номинальной процентной ставки, большинство центральных банков к настоящему времени установили бы процентные ставки значительно ниже нуля. (Как я утверждаю в своей книге Проклятие наличности, существуют простые пути, чтобы устранить эту связь.)
В любом случае, следует признать, что тенденция к снижению процентных ставок, особенно с 2008 года, принесла непропорционально большую выгоду технологическим компаниям, это не является причиной для изменения денежно-кредитной политики. Вместо этого, необходима более строгая антимонопольная политика, начиная с ограничений на привлечение потенциальных конкурентов.
Как вы писали в августе, одним из способов содействия такому изменению в политике является внедрение общества с “меньшим количеством наличности”, что могло бы означать принятие цифровых валют, подобных той, к которой стремится Китай. Вы утверждали, что несмотря на то, что такой подход “может подорвать способность Америки использовать веру в свою валюту для преследования своих более широких национальных интересов”, это вряд ли существенно “подорвет общее доминирование доллара в мировой торговле и финансах”. С тех пор, кризис COVID-19 значительно ослабил стоимость доллара США и веру в управление и институты США. Действительно, в настоящее время не существует реальной альтернативы доллару, как ведущей мировой валюте. Но каким образом прогресс в отношении цифровых валют в других странах может повлиять на позицию доллара?
Фактически, доллар практически не сдвинулся с того места, на котором был в начале пандемии. С 5 марта по 5 октября было лишь незначительное падение общего индекса доллара ФРС – с 117 до 116.
Итан Ильзецки, Кармен Рейнхарт и я недавно написали для Brookings статью об удивительной стабильности основных обменных курсов во время COVID-19. Как мы, так и многие другие продемонстрировали, что позиция доллара США в глобальных финансах сильна как никогда.
Вместе с тем, многие страны, включая наших европейских союзников, глубоко возмущены и не доверяют контролю, который власти США получили над потоком информации о глобальных платежах и транзакциях благодаря этой позиция доллара. По их мнению, разработка новых механизмов цифровых платежей когда-нибудь может позволить им это обойти.
Кстати…
В статье 2017 года, которую вы опубликовали в Твиттере, Джон Ланчестер, чтобы объяснить широко обсуждаемую демонетизацию Индии в 2016 году использовал идеи из книги Проклятие наличности. Несмотря на изначальный хаос, Ланчестер предположил, что эксперимент может привести “к такому результату, который кажется, того стоит”. Так ли это, четыре года спустя? В более широком смысле, какие уроки содержит демонетизация Индии для перехода к менее наличному обществу в других странах?
Моя книга, вышедшая в 2016, предполагает, что в целом, развитые экономики должны первыми перейти к “менее наличному обществу”, поскольку они достигли более высокого уровня доступности финансовых услуг и обладают более сильными системами цифровых платежей, чем страны с развивающейся экономикой, такие как Индия. Я также советую крайне осторожно подходить к внезапным изменениям, подобных тем, которые проводила Индия. Тем не менее, Индия заслуживает похвалы за разработку необычной системы биометрической идентификации, которая на сегодняшний день охватывает большую часть ее 1,4 миллиарда жителей, что позволяет предоставление бесплатных базовых дебетовых счетов сотням миллионам людей.
Говоря о переходе к менее наличному обществу стоит отметить, что в большинстве стран с развитой экономикой во время пандемии резко вырос спрос на валюту (особенно на купюры крупного достоинства). По всей видимости, это делается в основном с целью накопления денег, поскольку в остальном пандемия увеличила падение доли наличных денег в составе платежей. Тем, кто рассматривает валютный взрыв как благо для правительств, нуждающихся в наличных деньгах, следует помнить, что возможность использовать денежные средства практически ничего не стоит в среде, где процентные ставки по займам Казначейства уже нулевые или отрицательные. Кроме того, не вызывает никаких сомнений тот факт, что бумажные деньги облегчают уклонение от уплаты налогов.
Хотя вы традиционно подчеркивали риски чрезмерного государственного долга, вы также особо отмечали, что кризис COVID-19, как и война, требует от правительств неограниченных расходов. Но это обычно очевидно, когда кто-то “выиграл войну”, тогда как окончание этого кризиса может не быть таким очевидным. В какой момент – с точки зрения роста ВВП, безработицы или некоторых других показателей – долг может нанести больше вреда, чем пользы?
Возможность крупных заимствований для борьбы с рецессиями, войнами и пандемиями – это, конечно, очень хорошо и в целом того стоит. Но в нормальные времена, государственный долг – это не бесплатный обед, и большая часть недавних научных исследований указывает на связь между очень высоким государственным долгом и более низкой тенденцией роста.
Моя работа с Рейнхартом по вопросам долга (которая сегодня поддерживается и дорабатывается во многих научных исследованиях) не предусматривает четкого порога, за которым государственный долг становится “чрезмерным”. Риски варьируются в зависимости от обстоятельств той или иной страны. Как мы уже отмечали, увеличение долга с 89% до 90% ВВП не больше указывает на немедленное резкое снижение долгосрочного роста, чем повышение уровня холестерина с 199 до 200 означает неизбежное начало сердечных заболеваний.
Некоторые утверждают, что риски, связанные с государственным долгом, больше не актуальны, потому что страны с развитой экономикой могут брать займы по процентным ставкам, которые ниже их темпов роста. Но вряд ли это ново. За последние два столетия, ставки государственных займов были ниже трендового роста более чем в половине случаев, и практически не решали проблемы.
Согласно рейтингу Research Papers in Economics, с точки зрения цитируемости ученых, вы входите в первую десятку экономистов. В свою очередь, чьи работы вы чаще всего цитируете в своих трудах?
На сегодняшний день, в области экономики проводится очень много важных и интересных исследований, и в своих работах я ссылаюсь на очень многих авторов. Мне сложно выделить кого-то одного. Но, на меня, безусловно, сильное влияние оказал мой научный руководитель, покойный Руди Дорнбуш, которого я – и многие другие – часто цитирую.
В 1978 вы стали международным гроссмейстером по шахматам, за два года до того, как получили докторскую степень по экономике в Массачусетском технологическом институте. Как вы думаете, игра – или ваш опыт в ней – повлияла на вашу научную карьеру?
Чтобы полностью ответить на этот вопрос мне, наверное, следовало бы написать целую книгу; более плодовитый ученый, несомненно, уже сделал бы это. В качестве метафоры экономических кризисов примечательно, насколько часто кажущаяся спокойной и предсказуемой шахматная позиция иногда неожиданными изменениями может привести к взрыву доски. А тем, кто думает, что технический прогресс скоро иссякнет, следует обратить внимание на потрясающие изменения, произошедшие за последние 30 лет в шахматах – игре, которая на протяжении веков часто объявлялась практически “решенной” и, следовательно, безжизненной.
Источник forbes.kz